Главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов рассказал в интервью «РБК-Недвижимости» о своем отношении к памятнику Михаилу Калашникову, хрущевкам и сталинкам, а также о том, что общего у парка «Зарядье» и Большого театра
Главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов
(Фото: Александр Щербак/ТАСС)
— Программа реновации хрущевок, насколько я знаю, затронула вас лично. Вам по-человечески жаль расставаться с этим наследием?
— Я большую часть жизни прожил в пятиэтажке, а мои родители живут там до сих пор. У меня нет таких оценок — люблю или ненавижу. Я с любовью отношусь к своему Рязанскому району, но не потому, что там стоят хрущевки, а потому, что с этим местом связаны мое детство и юность, какие-то дорогие сердцу воспоминания. Вырасти я в любом другом районе, относилсябы к нему точно также.
Понятно, что в детстве это место казалось мне прекрасным. Но со временем начал понимать, что это, мягко говоря, не идеальная среда, во многом проблемная и совсем не комфортная. У меня был институтский товарищ, он жил в очень красивом сталинском доме. Всякий раз, когда я оказывался у него в гостях, думал о том, что мне хочется жить в такомже красивом доме. Это очень важное ощущение, которое порождает множество других, — например, как ты относишься к своему подъезду, к своему двору, к своим соседям. Хрущевские кварталы все эти чувства в людях подавляют. Именно поэтому мне не жаль хрущевок. Город, как и человек, переживает разные фазы своей жизни, надо спокойно расставаться с прошлым и без страха вступать в будущее.
— Те проекты, которые мы видим на выставке финалистов конкурса по реновации хрущевских кварталов, всего лишь концепции. На практике конкурсный проект и его реализация имеют мало общего. Есть риск, что и сейчас жители получат не вполне то, что им предлагают архитекторы.
— Во-первых, нормальная история, когда финальная постройка отличается от изначальной концепции. Это не специфика Москвы или России, это общемировая практика. Во-вторых, наш опыт проведения конкурсов за последние годы показал, что следовать концепции вполне реально. Практика, когда картинки красивые, а в итоге — жалкое зрелище, еще сохраняется в российских городах. Но в Москве мы этого точно не увидим.
— Специально под программу реновации готовится новая нормативная база. Какие основные принципы в нее будут заложены?
— Если коротко, эта база подталкивает проектировщиков к формированию среды, которая сейчас существует лишь в конкурсных проектах. Для того чтобы это получалось и архитекторы не шли вразрез с нормативами, и создается новая база. Сейчас, если следовать нормативам, не утруждая себя изобретательностью, неизбежно придешь к построению классического советского микрорайона. Да, он будет полностью соответствовать всем стандартам, но жить в нем станет невозможно.
Выдержки из интервью в коротком видео
— В Москве главным событием 2017 года стало открытие парка «Зарядье». Какие недоработки, сложности в эксплуатации обнаружились сейчас, с наступлением холодов?
— Есть вопросы, связанные с дальнейшим развитием парка. Например, сейчас обсуждается установка дополнительных некапитальных точек питания. Эксплуатация таких объектов подразумевает регулярную работу по их настройке. Это происходит не потому, что где-то что-то недоделали, а потому, что любой такой объект — живой организм. Как стартовая площадка, с которой можно начать работать, парк «Зарядье» меня полностью устраивает. А дальше надо работать с зеленым покровом, некапитальными постройками и другими нюансами. Единственная проблема там — концепция безопасности, которая, как и в «Лужниках», на мой взгляд, избыточна. Сейчас в парке на каждом шагу рамки, что, конечно, неправильно.
— Руководство парка ранее заявляло, что затраты на развитие и поддержание инфраструктуры «Зарядья» начнут окупаться в течение двух-трех лет. Должныли такие проекты вообще быть окупаемыми?
— Окупить такие проекты, как «Зарядье», невозможно. В плане операционных затрат это, наверное, можно сделать, но тоже не сразу. История такие примеры знает: например, парк Горького выстроил отличную финансовую модель. Но в случае с «Зарядьем» задача окупить все затраты точно не стоит. Выже не ждете, что Большой театр или Третьяковская галерея будут себя окупать. Они не зарабатывают деньги, они их тратят. Все понимают, что Москва без Большого театра и Третьяковской галереи — это совсем другой город. Парк «Зарядье» — своего рода архитектурный Большой театр.
— Одна из самых заметных и странных тенденций последних лет — небывалый подъем монументального искусства. Только за последние два года в Москве открылись памятники князю Владимиру, Михаилу Калашникову, жертвам политических репрессий, ликвидаторам аварии на Чернобыльской АЭС, на будущий год запланировано открытие еще нескольких монументов. Вам как архитектору и москвичу это нравится?
— Мне кажется, памятников действительно стало много, и скорость, с которой они наполняют город, приобретает нездоровый характер. Лично мне ближе и понятнее стрит-арт, то есть уличные скульптуры, которых довольно много на улицах европейских городов. Например, работы американца Джеффа Кунса или британца Аниша Капура, чья скульптура «Облачные врата» в Чикаго сегодня является одной из самых дорогих в мире. Показательно, что многие из таких арт-объектов временные.
Классические памятники, когда их много, очень быстро девальвируются. Например, под окном моего рабочего кабинета стоит памятник Владимиру Маяковскому, который я очень люблю. У него большая и наполненная смыслами история — здесь поэты-шестидесятники читали свои стихи, здесь проходили многие собрания, митинги, это важная точка на карте города. Но таких объектов не должно быть много.
— Чем можно объяснить эту внезапно возникшую моду на памятники?
— В городе есть сильная инициативная группа, которая любит и умеет устанавливать памятники. Это успешная корпорация, действующая по известным законам. Вот, к примеру, в чем секрет широкого распространения айфонов? Хороший маркетинг. Так и здесь.
Фото: Александр Щербак/ТАСС
— Но спрос на айфоны со стороны покупателей действительно есть, мы его видим, а в широком спросе на памятник Калашникову я не уверена.
— У таких памятников тоже есть свои потребители, и они искренне радуются его установке. Просто вам, например, грамотно объяснили, что современному человеку жизненно необходим айфон, а каким-то другим людям внушили, что им нужен памятник Калашникову. Так что появление этих памятников отнюдь не случайно.
— Но ониже уродуют город.
— Памятники с фигурами людей редко бывают удачными в наше время, и дело, скорее, в утраченном мастерстве. Микеланджело среди нас мы не видим. И попытки подражания, как обычно, заканчиваются плохо. Современный памятник должен быть другим — демонстрировать не фигуры, а символы. Мне, например, очень нравится инсталляция из красных маков, установленная несколько лет назад в лондонском Тауэре и посвященная всем погибшим в Первой мировой войне. Это действительно очень крутая вещь.
Другой пример, несовременный — Александровская колонна. Это тоже памятник человеку — царю Александру I. Там нет изображения человека, которому этот памятник посвящен, но его ценность оттого не меньше. Мне такой подход нравится больше, он более тонкий, изящный. Мы живем в современном мире, и для того чтобы узнать, как выглядит какой-то человек, достаточно зайти в интернет. Так что ябы эту задачу решал по-другому — тщательне́е, как говорил Жванецкий.
— В последние годы мы наблюдаем активное наступление девелоперов на конструктивистское наследие. Достаточно вспомнить скандалы вокруг сноса Таганской АТС, ДК им. Серафимовича, попытки сноса Усачевки и других рабочих поселков. Какие механизмы защиты этого наследия у города есть и какие моглибы появиться?
— Я считаю, что в данном случае важен плюрализм мнений. Безусловно, мы должны по максимуму беречь наше наследие, но я против избыточного сохранения. Далеко не каждое старое здание имеет архитектурную ценность. Таганская АТС, на мой взгляд, была более интересным объектом, чем ДК им. Серафимовича. Да, это здание построено в 1930-е годы, и, наверное, очень пристрастным взглядом в нем можно разглядеть элементы конструктивизма, но сказать, что снос ДК им. Серафимовича — огромная потеря для конструктивистского наследия Москвы, будет явным преувеличением.
Массовые дома постройки 1920–1930-х годов — тоже довольно спорные объекты, их ценность, мягко говоря, неоднозначна. Упомянутая вами Усачевка — абсолютно неузнаваемая вещь, и сказать, что она делает лицо района интересным и симпатичным, нельзя. Гораздо более важный вопрос — что будет построено вместо этих домов. Я не вижу здесь гигантской проблемы и категорически не согласен с тем, что девелоперы уничтожают конструктивистское наследие.
— Таганскую АТС уничтожили.
— С Таганской АТС более сложный случай, который начался еще при прошлой администрации. Когда скандал вылез наружу, развернуть ситуацию было уже невозможно. Для того чтобы не возникало конфликтных ситуаций, нужно на самом начальном этапе вести диалог, в том числе с горожанами. Есть хороший пример на Бакунинской улице, когда архитекторы предложили реконструировать существующее здание конструктивистской АТС под гостиницу и апартаменты, сохранив старое здание и надстроив парящий над ним новый объем.
Но, повторюсь, ябы более трезво и спокойно относился к тому, что уходит. Когда мы занимались реконструкцией ГМИИ им. А. С. Пушкина, возникла жесточайшая битва за здание каретного сарая. Но сохранять старую хозяйственную постройку, которая мешает развитию важнейшей музейной институции, — это абсурд. Последнее время среди градозащитников обсуждается идея признать ценным все, что построено до 1919 года. Все эти инициативы — из разряда популизма и откровенной глупости, и я предлагаю серьезно к ним не относиться. Перестройка гостиницы «Москва», «Военторга», Манежной площади — да, это трагические истории, о которых нужно помнить, чтобы они не повторились. Снос ветхих строений, не представляющих ни малейшей ценности, трагедией не является. Это даже не может быть предметом серьезного обсуждения.
Фото: Александр Щербак/ТАСС
— Скандал вокруг Таганской АТС обнажил еще одну важную проблему — невостребованность профессиональной экспертизы. Многие ваши коллеги тогда подписывали открытые письма против сноса, выступали в прессе, но были проигнорированы и властями, и девелопером. И так происходит всегда: мнение архитекторов у нас никого не интересует. Как изменить эту ситуацию?
— Мы готовы работать с организациями и отдельными персонами — с теми, кто готов говорить не на эмоциональном уровне, а конструктивно. Мнение профессионального сообщества должно быть институциализировано. Вот, к примеру, общественное движение «Архнадзор». Еслибы это была организация с понятным уставом, людьми, ответственными за принятие решений, с ней можно былобы взаимодействовать гораздо эффективнее.
Я лично знаю почти всех, кто подписывал те письма, о которых вы говорите. Обычно есть зажигательная ячейка, которая развивает ту или иную историю. Дальше возникает эффект массовости, когда люди из солидарности подписывают обращения, чтобы не ссориться с коллегами, тем более что ответственность нулевая. Например, город вступил в конфликт с инвестором, у которого все документы на руках. Город несет убытки, судебные издержки, то есть вся ответственность и расходы ложатся на плечи города, а люди, которые против, ни за что не отвечают. Мы сейчас по инициативе мэра проводим общественные обсуждения проектов, пытаемся на основании того, что говорят люди, выявить массовые тренды.
— Получается?
— Да, я считаю, что с этих обсуждений началась новая эпоха в диалоге общества с властью. Самое ценное, что я увидел на заседаниях, где обсуждались проекты планировки и застройки хрущевских кварталов, — единение архитекторов, авторов проектов, и горожан. Они вместе обсуждают концепции и работают на результат. Нет той привычной картины, когда одни нападают, а другие обороняются.
— К слову об обороне. Москва, особенно на окраинах, последние годы активно застраивается храмами, и часто это становится предметом противостояния между властями и местными жителями. При этом тема храмовой архитектуры никак не звучит на заседаниях Архсовета, например. Она вообще присутствует в вашей повестке? Сейчас такое впечатление, что РПЦ действует в обход Москомархитектуры.
— У меня этой темы на повестке нет. Все многочисленные бумажные конкурсы, которые ничем не заканчиваются, — это ерунда. Если к нам придут коллеги из РПЦ и скажут, что есть конкретная площадка, инвестор и желание сделать какую-то значимую вещь, то я готов с этим предложением работать. Пока РПЦ живет своей жизнью, а мы своей. Проблема в том, что сегодня так, как тотже парк «Зарядье» или стадион «Лужники», церкви не делаются. Невозможно в наши дни построить храм, который сталбы такимже громким событием, как Исаакиевский собор.
— Почему?
— Храмы и соборы всегда были ультрасовременной архитектурой своего времени, и мне хотелосьбы, чтобы эта тенденция вернулась. К сожалению, сегодня в России мы видим только консерватизм, церковь больше не задает тренды, но это вопросы уже не к архитекторам, а заказчикам. Что войдет в наши учебники храмового зодчества, мы не знаем. При этом в других странах, в том числе в христианском мире, есть очень интересные современные решения.
Сергей Кузнецов родился в 1977 году в Москве. Окончил Московский архитектурный институт. В 2003 году стал партнером и генеральным директором созданной им архитектурной мастерской «СЛК-Проект», которая три года спустя вошла в состав бюро «SPEECH Чобан & Кузнецов». С 2006 по 2012 год — руководящий партнер «SPEECH Чобан & Кузнецов». С 2012 года — главный архитектор Москвы. Среди крупнейших реализованных проектов в Москве — «ВТБ Ледовый дворец», жилые комплексы «Водный», Atlantic Apartments, многофункциональный центр «Данилов Плаза».
Автор:
Ольга Мамаева.